Семь цветков

Жулдыз знала запах своего дома лучше, чем собственные мысли: шуршание платьев дочерей, босые ноги по теплу кухни, детский смех, который уже давно стал фоном её жизни. Она ждала седьмого ребенка и каждое обследование, каждое движение в животе приносило одновременно надежду и страх. Муж говорил о сыне как о недостающей части, о продолжении рода, и его слова тянулись за ней всю беременность, как невидимая сеть. Страх разочаровать его рос, он казался плотнее с каждой новой ультразвуковой снимком, с каждой ночной слезой, что она прятала в подушку. Когда роды произошли, мир сузился до одного крика, одного маленького теплого тела. Казалось, что все вокруг замерло, но сердце Жулдыз сжималось — врачи объявили снова девочку. Слушая это, она ощутила, как рушится всё, во что верила, — не из-за ребёнка, но из-за ожиданий и тех взглядов, которые уже готовились упасть на неё. Паника шевелила пальцами, разум предлагал нереальные выходы, а желанная тишина ночного коридора роддома становилась единственным пространством для принятия решения. Она совершила поступок, к которому готовилась молча: пока коридор пустел и внимание медсестер было занято, Жулдыз тихо взяла соседского малыша — мальчика, родившегося чуть раньше, — и поменяла его местами с собственной дочерью. Сердце стучало так громко, что казалось, услышат все; ладони дрожали, но руки действовали решительно и тихо. Этот обмен был актом отчаяния, попыткой подчиниться чужим мечтам и спасти хрупкий мир своего дома от немедленного разрушения.